Начало игры

Хрусть-хрусть. Оцелота очень раздражал тот факт, что когда он шел, в тишине звук его шагов разносился далеко-далеко. Это очень напрягало и заставляло чувствовать себя как-то неуверенно. А потеря уверенности автоматически означала потерю контроля над ситуацией, чего конь очень не любил. Усилению раздражения способствовала еще и чрезмерная открытость местности, что означало, соответственно, отсутствие укрытия в самый неподходящий момент. Жеребец очень надеялся, что этот момент не наступит. И клял себя за то, что надеялся, считая это признаком трусости. Но на самом деле это был не страх. Просто за время путешествия осторожность так сильно въелась в разум Оцелота, что он буквально физически ощущал ее. Словно тысячи маленьких иголочек сидели под его кожей и постоянно кололи, заставляя практически ежеминутно осматриваться и держать тело в режиме закрученной пружины, готовой вот-вот сорваться с места. И это тоже жутко раздражало. Но настойчивый голос разума не позволял засунуть куда подальше эту паранойю, напоминая о риске привести за собой хвост, а конь хорошо понимал, какие последствия могут за этим последовать. Даже слишком хорошо.
Вжух. Новый порыв зимнего ветра заставил гнедого отвлечься от своих мыслей. Холодный воздух пробрался под слой густого подшерстка и словно заковал Лота в ледяную тюрьму, заставив того неприятно поежиться. Где-то в недрах черепной коробки зашевелились воспоминания о более приятном времени года, и жеребец вынужден был им уступить. Глаза сами собой прикрылись, и тут же холод вокруг исчез, освободив место летнему теплу. Утреннее солнышко начинало приятно согревать бока, овода и слепни еще не донимали, и можно было спокойно насладиться рассветом. Конь ощутил невольно прошедшую по телу волну тепла. В детстве они с братом нередко вставали пораньше и тайком ото всех сбегали на невысокий холм, чтобы первыми увидеть появление светила. От последней мысли Оцелот почувствовал, как где-то в груди предательски защемило. Он до сих пор не мог смириться с расставанием с Ирбисом и нехотя винил в этом себя. Голова сама поднялась вверх, предоставляя жеребцу возможность созерцать небо. Из-за сильного ветра глаза быстро высохли, и выступившие слезы стали закрывать обзор, превращая все вокруг в размытые силуэты. Проморгавшись, конь снова принялся с усердием всматриваться в проплывающие мимо облака, словно надеясь, что они могли поведать ему что-нибудь о брате. Но даже если бы и могли — не успели бы, ветер слишком быстро гнал их прочь, как пастух гонит овец с одного пастбища на другое. Или лошадей.
Лота передернуло. Ему довелось увидеть, как перегоняли целый табун. И жеребец предпочел бы утопиться, чем иметь возможность лицезреть это еще раз. От одного только вида огромной разношерстной массы, быстро двигающейся по равнине, и людей, на ходу формирующих из нее причудливые узоры, невольно спирало дыхание, и вдохи вставали комом в горле.
Но больше всего гнедого поразило то, как легко лошади подчинялись человеческой воли. У них словно не было собственного мнения и разума. Конь был уверен, что, загляни он в глаза этих лошадей, кроме пустоты там ничего не обнаружиться. Потому все увиденное вызывало лишь острое чувство презрения и, в какой-то степени, жалости. Хотя последнее Лот тут же подавил. Нечего жалеть тех, у кого в голове снежинки вместо мозгов. Кстати о снежинках.
Одна такая маленькая резная льдинка, упавшая на нос, и отвлекла Оцелота от размышлений. Оказывается, он уже довольно длительное время стоял на месте и бесцельно смотрел в одну точку на небе. Но едва только гнедому удались немного прийти в себя, вырвавшись из трясины собственного сознания, как шея ноющей болью напомнила о своем существовании, заставив жеребца как следует тряхнуть головой, чтобы избавиться разом и от неприятной судороги в затекшей части тела, и от ненужных мыслей.
Конь хотел было продолжить путь, даже поднял ногу, но прилетевший вдруг ветер заставил его вновь остановиться. Знакомый запах, проникший во время вдоха, защекотал ноздри. "Ну вот и граница", - подумал гнедой и невольно стал осматриваться. Страха не было, но напряжение все еще сохранялось. Где-то на задворках подсознания промелькнула мысль, что его могут не узнать, но она тут же была задушена. Уверенность выкарабкалась из глубин души и со всего размаху толкнула Лота прямо через тоненькую линию аромата, четко ограничивающую территорию табуна Духа Леса. Теперь отступать было поздно, да и не к чему. Все таки конь не к волкам собирается. Последняя мысль слегка рассмешила жеребца и в то же время придала еще больше уверенности. Сделав глубокий вдох, Оцелот решился таки продолжить путь туда, где, по его мнению, жили лошади, которых он считал и считает до сих пор своей семьей.

----> Поляна

Пушистые метёлки вейника щекочут влажные пястья — Эрешкигаль держится чуть позади Джанго, она слышит дыхание спящего луга: шёпот ветра, склоняющего травы к мягкой земле. Смерть уже не дышит в затылок, но двухлетка чувствует её склизкий взгляд на себе: госпожа Фортуны проводит воображаемую линию вдоль позвоночника и бесследно тает на губах, оставляя холодный привкус крови во рту. Она ушла, разжимая когтистую лапу с длинными пальцами, которой всё это время держала сердце Эрешкигаль.
— Кажется, я прикусила язык, — кобыла вздрагивает: чувствительность вернулась к ней только сейчас. Разжимает свои крепкие объятия оцепенение и приходит — совершенно неожиданно — чувство... вины? Она поспешила согнать неожиданно влетевшую в клетку рёбер, гадкую эмоцию, но она пристала к её душе банным листом.

Всю дорогу группа прошла в скупом молчании, редко комментируя происходящее вокруг: Джанго опускал редкие предостережения, а Эршки отзывчиво фыркала, внимательно водила глазами и ступала осторожнее, точно так, как это делал её спутник. Спорить да и, в целом, говорить девице не хотелось, хотя бы и настроение было отвратное — разом навалились общая усталость, лёгкий голод и глубоко пульсировала в коробке черепа туповатая головная боль.

Они добрались до границ, когда глубокая ночь пеленала землю в бархатные ткани и качала на своих звёздных руках голубую ленту реки, обозначающую конец табунных земель. Здесь лошадка сбавила ход: потёртое наждачной бумагой горло першило, и Эршки, откашлявшись, спросила умоляющим тоном:
— Сделаем короткую передышку?
Не дожидаясь разрешения, она приблизилась к воде, внимательно удерживая в голове недавнее событие с волками, произошедшее как раз в подобном месте, у реки: двухлетка опасливо оглянулась. Позади засеребрился силуэт Джанго, и Эрешкигаль тут же почувствовала себя в безопасности — она всё-таки оказалась в очевидно хороших копытах, и сердце говорило о спутнике как-то странно... горело дружеским теплом, даже несмотря на то что лошадка не имела чести близко знаться с данным практически загадочным — для неё — индивидом.

Джанго спешно отлучается, и Эрешкигаль позволяет себе выругаться в момент его отсутствия: она так нервно дёргает головой, что тут же отзывчиво щёлкает челюсть, и она болезненно и тесно смыкает зубы — всё раскалывается голова, точно скорлупки грецкого ореха, и она цедит:
— Чёрт... — всего одно слово, а произносит лошадка его тяжело, словно оно было слишком большим и громким для одной и отнюдь не большой пятнистой кобылки.
Она не знает почему, но Эршки за морду держит другое, но отнюдь не холодное, не подобное страху или смятению чувство: нечто перекрывает храп большим пальцем и, подкладывая под подбородок настойчивую ладонь, не даёт ей раскрыть и рта; «спасибо», а всё остальное — сущие мелочи. «Вот-вот он появится, и я обязательно это скажу…» — и внутреннее око подсказывало: мир сразу же разобьется, как бьются новогодние шары в сочельник — с тем тихим и вкрадчивым, буквально волшебным звоном.
Ощущение таковое появилось вместе с ним — невероятно спонтанно: стоило Джанго блеснуть росчерком серебряным и скатиться пенной волной с каменных уступов, как под сердцем начала колоться вина за давнишний неоплаченный долг, о котором, разумеется, Эрешкигаль никогда не задумывалась и даже не имела чести знать, но и тут встал-таки один неловкий момент… — ходить в должниках она не собиралась. А потому нужно было что-то сделать… что-то невероятное должно было произойти между ними и разрешить это тяжёлое чувство, сидящее в горле странным слёзным комом. «Срочно!»

«Как же он вовремя...» — элементарный случай раскрутил колесо судьбы безымянной пятнистой кобылки в другую сторону, и у этого случая было имя, начертанное огнём на стеклянных стенах её сознания. «Удивительная встреча, — медленно мысли выстраиваются в цепь, нанизываются на ниточку, точно бусины и плетут тесное сомнение в голове. — Такая удивительная, что я начинаю сомневаться в том, что это всё действительно произошло со мной, скажем, просто так». Она завела назад подвижные уши и пощупала вокруг себя: ночь тихо шептала, как и прежде. Вдали послышался перестук копыт, и она подняла голову, обратилась к источнику шума: Джанго приближался, и вид у него был почему-то удручающий. Эрешкигаль склонила голову на бок и сощурила глаза, и прежде чем она успела выпалить громкое «спа-си-бо», зазвучал его голос — сухой, практически лишённый эмоциональной окраски. Она проследовала за ним к холму и там, у серого камня, себе в губы, шёпотом и едва-едва Эршки проронила заветное:
— Спасибо… — отпустило сердце, и она шумно выдохнула. — Наконец-то…

london grammar — truth is a beautiful thing

Новая буря сопровождалась этой фразой:
— Но прежде ты должна кое-что знать.
Эрешкигаль подозревала, что брошенное на ветер слово может развязать войну. Оно — как заклинание — могло обернуть вспять целую Вселенную и обратить в пыль загадочное свечение её святил. Такая фраза могла низвергнуть все звёзды Млечного пути на Землю, дабы серебряным дождём их лучи напитали все поля и чащобы белого света. Мы бы стали лучше, мы бы сумели подняться к Луне и поселиться в холодном и пустынном космосе, если бы сияние самих звёзд было в нашем владении.
Наша Эрешкигаль была Вселенной: комком острых чувств и эмоций, сияющей звездой без имени. Когда она слушала, она чувствовала, как на сосуд её души трескается, раскалывается по кусочкам со звоном хрусталя. Было больно: сперва она злилась и горячо выдувала горячий воздух, а затем пришла грусть — точно так она сменила горячую ярость, как входит после лета осень. Вошла, удерживая на спине воспоминания из прошлого, рассыпав их над головой пятнистой лошадки, точно опавшую листву.

Глубоко внутри она скучала по своей матери, которая запомнилась ей невероятно светлой: словно солнце поселилось внутри её стеклянной, изящной фигуры и грело изнутри всех, кто приближался к ней. От неё пахло травами, в особенности мелиссой… Эршки любила представлять её рядом мрачными и одинокими ночами. Любила думать, что мама жила бы только для неё одной — светила ей, держалась под боком… успела бы надоесть своими советами и душной опекой?
Пусть она и не ожидала, пусть она и чувствовала некую обиду, внутри себя маленькая сиротка была рада получить последнюю весточку от погибшей матери. Даже углядеть её во плоти… Услышать и даже дотронуться. Наверное, она не смела просить большего, пусть и вся эта затея слежки её не устраивала от слова совсем — впрочем, думать о таких мелочах в такой момент было бы слишком эгоистично.

Эрешкигаль не перебивала. И задала лишь один вопрос, который волновал её более прочих — было слышно, как она сдерживается, чтобы не расплакаться:
— Мама… тогда она попросила тебя об этом? — она заглянула в его грустные глаза, поджав губы.

Ещё секунда. И она… она рассыплется.

Отредактировано Ereshkigal (26-07-2019 13:52:33)

«Спасибо?» - эхом пронеслось где-то у него в голове. В ответ он тепло улыбнулся. Впервые за долгое время. Серый был безмерно рад, что Эршки смогла сказать эти несомненно важные слова для них обоих. Жеребец не знал тяжело ли ей это далось или просто сейчас было самое подходящее время. Он просто ценил то, что её губы произнесли такую комбинацию из букв. Пускай это и было тихо, шепотом и едва слышно. Но он всё прекрасно услышал.
Ноздри кобылы стали раздуваться всё сильнее с каждым его словом. Джан не останавливался и продолжал говорить, говорить ей всю правду и всё как есть. Раны – спутники жизни и абсолютно не важно как часто и как скоро они присоединяться к твоему пути. Они есть и будут всегда. Просто кому-то повезло больше, а кому-то меньше. Наверное, Эрешкигаль относится ко второй группе…

- Да, - кивнув ответил он. Голос содрогнулся, ведь жеребец понимал что его ответ дойдет до самого сердца сироты. И задержится там надолго, согревая и обжигая одновременно.
Жеребец не знал чувства потери матери. Его родители всегда были рядом с ним, растили и любили его. Он был окружен заботой со всех сторон и как бы сильно ему не хотелось – он никогда не поймет боль, которую испытывала Эрешкигаль. Ему и не хотелось с ней её разделять, он считал, что эта ноша, которую она должна вынести сама. Сама принять всё что происходит в её жизни, справиться и если нужно, то попросить помощи. Конечно же об этом всём Джанго думал не сейчас, не стоя рядом с ней, дрожащий от бессилия. Потом, когда всё уляжется, жеребец задумается о её судьбе и о том, как она жила и как будет жить теперь.
Джанго подумал, что Эршки очень хотелось бы услышать еще что-то о матери, о том последнем её дне, о ней самой… Он жадно схватил воздух и уже громко, испугавшись собственного голоса, проговорил:
- Она сказала… Она говорила только о тебе. Вспоминала твоё детство, теплые деньки... - Джи понизил громкость своего голоса. - Сказала что несмотря ни на что всегда будет рядом с тобой… - он замолчал, дав ей распробовать каждое его слово. Почувствовать вкус горечи, а может сладости и материнского тепла. Вкус маминого молока, так сильно необходимого первые месяцы жизни… Ему было сложно молчать, ведь хотелось сказать и еще кое-что важное. Но Джанго колебался. Он боялся вставить свою лепту, которая сейчас никому не нужна к чертовой матери. Немного погодя, он всё-таки добавил, - И… Эршки… - Джанго сжал зубы и попытался поймать взгляд пегой. – Прости меня, - произнес жеребец. Он извинялся за то, что не смог усмотреть за кобылой из своего табуна. За матерью Эрешкигаль. Как бы ему хотелось иметь сотню копыт и быть рядом с каждым из табуна в опасный момент его жизни. Как бы ему хотелось спасти каждого, уметь возрождать. Но за всё надо платить цену. И Джанго был готов. Он был готов заплатить частью себя, себя целым! Он бы отдал всё, чтобы все кому он не смог помочь были живы. Живы, целы и невредимы. Джанго извинялся за те неудобства, что несомненно мог принести ей. Она делала разные пакости и непакости, которые Джан почти что все узрел. Ему было стыдно, больно и очень жаль. Очень жаль, что как бы он не стремился к идеалу, он не мог его достичь.
Ночь была в самом разгаре.

Подпись автора

местонахождение: границы табуна Духа Леса настроение: насторожен внешний вид: светло-серый, округлый; общипан хвост волком

fb; Р&Д, А&Д, С&Д

--> небольшое поле с ручьём

К счастью, безумная скачка продолжалась не долго. Катсуми даже начала немного уставать от беспорядочного стремительного бега. Много сил выжимало осознание присутствия монстра на хвосте. Оно продолжало гнать вперёд, при этом выжимая из ног и сердца больше сил, чем нужно. Но через некоторое время лошади стали останавливаться, тяжёлый топот за спиной затих, и ворона тоже сбавила темп. Перейдя на рысь, громко фыркая, кобыла сделала несколько кругов по витиеватой, неровной траектории, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. Хасадаши и ещё два жеребца тоже переводили дыхание и уже о чём-то разговаривали. Отдышавшись, Катсуми решила вклиниться в стройную компанию.
- Кто это вообще был? Вы знаете, что это за зверь? - без оглядки на то, о чём говорили собеседники, вставила кобыла.
После скачки Катсуми выглядела не самым опрятным образом: на теле проступили сосуды, в хвосте позастревали листочки и веточки. Но пока было недосуг обращать внимание на такие мелочи. Новое событие в жизни, встряска погоней, переваривались сейчас в существе Катсуми бурлящими красками. Она была в приподнятом, хоть и немного нервозном настроении. Всё-таки хорошо, что всё хорошо закончилось. Потому что по её субъективным ощущениям, можно было не выйти сухим из этой встречи.

→ Небольшое поле с ручьём

Руби бежала до тех пор, пока хватало дыхания. Удары копыт глухо отдавались по влажной земле, грива прилипала к шее, а сердце билось не столько от усталости, сколько от напряжённого ожидания, догонят её или нет.

Немного впереди, на склоне, между деревьями мелькнули силуэты. Лошади. Их было трое, может, больше. Руби сбавила шаг и замерла за тонким стволом дерева, всматриваясь и прислушиваясь. Рёва уже не было. Только шорох травы и редкое птичье клёкотание. Когда стало понятно, что опасность временно отступила, Руби двинулась дальше осторожным шагом, по другую сторону поляны. Она наблюдала сначала за травой, за ветками, за всем, что может шевельнуться не так, и лишь потом за лошадьми.

Они уже стояли вместе и что-то обсуждали. Руби подошла ближе, но не вплотную, остановившись в нескольких метрах. Одно её ухо всё ещё было развёрнуто в сторону леса. Становилось ясно, что расслабляться она пока что не собиралась.

- Я видела вас с холма. Медведь отстал?

Подпись автора

Местонахождение: Границы табуна Леса Настроение: Настороженность. Внешний вид: Грива спутана и прилипла к шее, на шерсти виднеются редкие травинки и следы пота. Взгляд цепкий, движения сдержанные.

Лошади постепенно успокаивались, но недавнюю их всполошенность выдавали сосудистые сетки под кожей, пот и свалявшиеся гривы с хвостами. Катсуми с интересом оглядывала присутствующих. После стресса обычно отпускает, и просыпается более дружелюбное настроение. Вороной рассказал, что гнавшегося за ними монстра называют «медведь».
"Самое странное слово, которое я когда-либо слышала", – кобыла могла бы это озвучить для поддержания беседы, но у неё не было привычки высказывать через рот всё, что ей приходит в голову. Зачастую она оставляла мысли блуждать и раскручиваться в своей голове, что порой создавало о ней впечатление, как о невнимательной или необщительной персоне.
Пока она блуждала в размышлениях, в диалог включился серый. Его тоже хорошо отпустило после скачки, и он принялся извергать из себя всё накопившееся. Катсуми это улыбнуло, и она переключила внимание на жеребца. Он был своеобразного экстерьера, на грубых торцовых ногах, но при этом имел достаточно элегантную линию шеи. Голова не отличалась изяществом, но отвращения не вызывала. Серый начал говорить о конюшнях. Значит, это сто процентов выведенная человеком лошадь, каковой Катсуми была и сама.
"Интересно, для каких целей нужны лошади его конституции", – теперь она разглядывала жеребца уже с неприкрытым интересом, всматриваясь в его стати и формы. Он выглядел достаточно подтянутым и спортивным. Когда изливаемая из него тирада закончилась, кобыла вступила:
– Я Катсуми. Тоже была одно время домашней, родилась в конюшнях. Путешествую уже, наверное, пару лет с ещё двумя лошадьми. Но не с ними, – кобыла мотнула головой в сторону Хасадаши и вороного незнакомца. – Как тебе на просторах живётся?
Вопрос она уже задавала в тот момент, когда двинулась за вороным в подлесок. Тот загарцевал куда-то вперёд и, поймав стадное чувство, Катсуми прогулочным шагом пошла за ним. Когда компания вышла на поляну, к ним присоединился ещё один персонаж.
– Я видела вас с холма. Медведь отстал?
Этот вопрос заставил Катсуми оглядеться по сторонам и принюхаться.
– Похоже на то, – сорвалось через некоторое время в ответ. – Привет!